Светлана Князева
Тоталитарные режимы ХХ столетия: компаративный анализ
Отрывок из работы "Очерки истории социально-политической мысли в Европе и режимы ХХ столетия"
. 
И на исходе ХХ столетия, и на заре нового тысячелетия проблема тоталитаризма по-прежнему оставалась в центре внимания исследователей. Однако известно, хотя и не вызывает удивления тот факт, что в российской исторической литературе до последнего времени отсутствовали работы, посвященные сравнительному анализу тоталитарных моделей, сложившихся в ХХ веке. Число работ, посвященных исследованию проблемы тоталитарных моделей социума в данном ракурсе, сравнительно невелико и в зарубежной литературе.
Следует оговориться, что некоторые исследователи считают данный феномен исключительным явлением ХХ века. Другие же полагают, что эта модель социума имеет более глубокие исторические корни и что в ряде государственно-политических систем средневековья и нового времени получили определенное развитие и начали в той или иной степени складываться отдельные черты тоталитарного государства. В пользу сторонников первой позиции говорит то обстоятельство, что тоталитарные модели получили наиболее полное развитие лишь в ХХ веке - так называемом "массовом веке", веке "маленького" простого человека. Их появление было связано в первую очередь с наступлением «эры простого человека», то есть с приходом в политику большого числа малообразованных или даже неграмотных людей, обладавших весьма низким уровнем политической культуры и правосознания. «Эффект толпы», давший о себе знать уже в начале века и особенно после первой мировой войны, самым непосредственным образом повлиял на возникновение тоталитарных моделей. Даже сам термин «тоталитаризм» возник в 20-е годы нашего столетия и использовался применительно к оформившемуся в те годы режиму Муссолини.
Другие исследователи полагают, что некоторые тоталитарные черты общества и государства, а особенно элементы тоталитарного и утопического сознания стали проявляться уже на первых островках человеческой цивилизации, в первых, еще очень слабых, государственных объединениях, в частности, в древневосточных деспотиях, а позднее в государствах "классического" вотчинного типа. Иными словами, отдельные элементы тоталитарного государства возникали на ранних стадиях, когда государство было еще слабым и неразвитым, либо в моменты его системного кризиса.
Эта позиция выглядит, на наш взгляд, более аргументированной. Известно, что утопическая мысль, а затем и постепенно возникавшее в некоторых европейских странах утопическое и тоталитарное сознание, которые по мере развития становились питательной средой для возникновения политических систем с тоталитарными чертами, появились чуть ли не одновременно с ранними формами государства, когда последнее испытывало определенные сложности, поскольку было еще очень слабым.
На новых исторических этапах элементы тоталитарной модели социума получили определенное развитие в теории и практике ряда средневековых ересей. В частности, это проявилось в деятельности "Апостольских братьев" и в восстании Дольчино 1304-1307 гг., а также в средневековом народном эпосе о стране Кокканья, не говоря уже о творческих проектах создания Великой утопии Города Солнца, а впоследствии в Мюнстерской Коммуне 1534-1535 гг. Совершенно очевидно, что некоторые тоталитарные черты нашли отражение в якобинском терроре.
Если оставить в стороне ряд различий на уровне доктрин (идеологий), две тоталитарные модели из трех сложившихся в ХХ веке - германский национальный социализм и советский «интернациональный» социализм - являлись жесткими моделями тоталитаризма. Характерные для них черты нашли в этих моделях социума наиболее полное выражение. Третья модель - итальянский «пролетарский фашизм» - является смягченной или «стыдливой» (по меткой характеристике крупного советского историка-итальянская Б.Р.Лопухова), ибо тоталитарные черты не проявились в Италии с такой полнотой. Режимы же Восточной Европы в межвоенные годы или режим Франко в Испании, то есть так называемый феномен «иберийского» фашизма, до сих пор составляют предмет дискуссий, поскольку их исследователи как авторитарных режимов не могут принять их оценку со стороны своих оппонентов как тоталитарных режимов. Интересна и позиция, согласно которой некоторые авторитарные режимы могут в ряде случаев иметь тенденцию к постепенному перерождению в режимы тоталитарные.
В осуществленных на практике коммунистических утопиях, воплотившихся в режимы фашистского, национал-социалистического или национал-большевистского типа, достаточно определенно просматриваются черты, вследствие осуществления которых эти модели с неизбежностью превращаются в тоталитарные государства. Большинство исследователей, занимавшихся сравнительным анализом данного феномена в его различных модификациях, находят ряд общих, типологических черт, которые в самом общем виде характеризуют такую систему. В самом деле, при сопоставлении двух «жестких» тоталитарных моделей - национал-социалистической и большевистской - обращает на себя внимание несомненное сходство между ними.
В Советском Союзе и Германии тоталитаризм получил наиболее полно выраженные формы, а в Советском Союзе эта модель социума оказалась еще и очень устойчивой и жизнеспособной. Очень значительное развитие типологические черты тоталитаризма получили также в Италии, хотя в данном случае утвердилась «смягченная», или «стыдливая» разновидность тоталитарной модели социума.
Обращает на себя внимание тот факт, что, как только харизматические вожди выдвигали задачи борьбы за утверждение абстрактной, глобальной и совершенно отвлеченной справедливости, а не за соблюдение совершенно конкретных законов, за счастливое будущее всех людей, а не конкретного человека - в таком случае авторитарный режим, как правило, перерождался в режим тоталитарный.
Не случайно, по всей вероятности, и другое обстоятельство. Осуществление коммунистической идеи начиналось каждый раз как величайший и крайне гуманный социальный эксперимент, нацеленный на установление якобы реального равенства, братства и на свободном труде людей, то есть на достижение абстрактной справедливости для всех. Однако в своем практическом воплощении оно всегда превращалось в чудовищную и антигуманную по своей сути тоталитарную систему, в которой неизбежным стало подавление любых проявлений свободы личности. Не повторялась ли в данном случае история Христа, который искренне верил в возможность рая на земле и получил взамен свою Голгофу и ад на кресте?
На наш взгляд, основные черты, характерные для «жестких» тоталитарных моделей, сложившихся в 30-е гг. в Советском Союзе и Германии, а в более мягкой или расплывчатой форме, и для смягченной «итальянской модели», состоят в следующем.
Прежде всего, в тоталитарных режимах на первый план выходит несомненный и даже бросающийся в глаза приоритет Государства, полностью отождествляемого с Вождём, который, будучи наделен харизмой, обладает всей полнотой власти в государстве. Общество, нация, а тем более человек играют по отношению к Государству (и Вождю), примат которого проглядывается совершенно отчетливо, явно подчиненную роль. В такой ситуации становится понятным и легко объяснимым наличие не просто синкретической связи между Государством и Властью и между Властью и собственностью, но полное отождествление этих понятий (формула Государство = Вождь = Власть=Собственность). Это отождествление понятий Вождя, Государства, Собственности и Власти выражается, прежде всего, в полном слиянии на всех уровнях государственного (административного), партийного, народнохозяйственного и профсоюзного аппарата.
Необходимо подчеркнуть, что речь идет не просто о крайней степени вмешательства государства в экономическую сферу, но уже о предельном огосударствлении экономики, о создании государственной экономики. Это выражается в национализации целых отраслей промышленности, в обязательных государственных заказах и поставках, в создании государственных учреждений по управлению отраслями промышленности, во введении планирования (или отдельных его элементов).
Подобные процессы не были в тот период случайными. Именно в 30-е гг. в западном мире роль государства оказалась существенно пересмотрена, прежде всего, с позиций кейнсианства. Кейнсианские методы управления экономикой и социальной сферой получили большое распространение и во многих демократических государствах, начиная с США и кончая Францией. Однако в тоталитарных системах роль государства получила всеобъемлющий характер. Тоталитарная власть стала все более решительно вмешиваться во все без исключения сферы жизни и заниматься активным регулированием не только экономики, но и социальных отношений, политики, идеологии и даже личной жизни каждого человека.
В таких условиях создание громоздкого, разветвленного, капиллярного бюрократического аппарата являлось неизбежным и обязательным условием, а сам аппарат быстро стал важнейшей и надежнейшей опорой режима.
Далее, весьма важной особенностью тоталитарного государства становятся вождизм и четкое оформление глубоко продуманного культа харизматического лидера, Вождя, в рамках такого Государства-Партии. Как уже отмечалось, Вождь полностью отождествляется с Государством и является главным носителем не только власти, но и идеологии в государстве. В свою очередь, создание легенды, мифа о Вожде, который включает его биографию, обязательную для изучения во всех средних и высших учебных заведениях, становится важнейшей частью официальной, то есть государственной идеологии.
Обращает на себя внимание создание универсальной идеи (доктрины), а вследствие этого и официальной, то есть государственной идеологии. В итоге подобное государство постепенно оформляется как идеократическое, то есть такое, где роль идеологии завышена до такой степени, что работники идеологического фронта становятся важнейшей частью государства. Конечно, роль идеологии довольно значительна в любом государстве. Однако при тоталитарном режиме она настолько очевидно завышена, что начинает играть определяющую роль, в осуществлении всех «основных направлений политики партии и правительства», притом настолько, что правители практически становятся ее заложниками. При этом не допускаются никакие проявления инакомыслия, и в этой связи особое значение приобретает контроль над свободной мыслью, над печатью, то есть строжайшая цензура.
Следует особо выделить то обстоятельство, что на определенном этапе развития тоталитарного государства официальная, то есть государственная идеология перестает быть просто средством обеспечения власти вождя и партии, а также укрепления порядка в стране, но становится главной целью существования такого государства. Она неизбежно начинает играть совершенно самостоятельную роль и, в свою очередь, оказывает самое решающее влияние на все сферы жизни в государстве: на политику, религию, экономику, культуру, повседневную жизнь, и существенно корректирует их. Более того, вдумчивый анализ показывает, что, как это ни парадоксально, идеология становится как бы самоцелью в тоталитарном государстве и с определенного момента начинает функционировать как саморазвивающийся организм, оказывая воздействие на собственное развитие. По-видимому, именно по этой причине наличие официальной государственной идеологии в идеократическом государстве является условием sine qua non, а вот ее суть не имеет особенно большого значения, и именно поэтому она зачастую выглядит весьма туманно.
Зато почти всегда в таком государстве появляется теневая фигура правителя - серого кардинала, - который часто становится первой и, во всяком случае, обладающей реальной властью в государстве фигурой и который порой имеет даже бoльшую власть, чем сам лидер государства, ибо именно он является главным идеологом, а значит, и гарантом системы.
Следующей важной чертой, присущей для тоталитарной модели социума, является экспансия идеологии. В этом проявляется Миссия «самой прогрессивной и передовой общественно-политической системы» по отношению к более ''отсталым'' странам.
Эта идея в принципе далеко не нова. Вспомним, в частности, что идея о «бремени белых» - цивилизаторской миссии передовых европейских стран по отношению к отсталым и погрязшим в невежестве народам - получила значительное распространение в целом ряде развитых европейских государств, в особенности, в Великобритании, на рубеже XIX и ХХвв. Однако в тоталитарных государствах она приобрела несравненно более выраженную и логически законченную форму.
Логическое развитие идеи о Миссии Великой державы в тоталитарном государстве приводит к оформлению крайних форм национализма в его крайних проявлениях, в частности, в форме шовинизма и антисемитизма. Национализм непременно заявляет о себе в тоталитарных моделях социума и является его неотъемлемой чертой, в какие бы «интернациональные» одежды его ни пытались вырядить.
Совершенно очевидно, что идея «пролетарского интернационализма», возведенная в ранг государственной внешней политики Советского Союза, стала одним из самых ярких проявлений лицемерия советских деклараций, ибо она никогда не имела ничего общего с подлинным интернационализмом, а была лишь проявлением самого изощренного национализма. Пролетарский интернационализм противопоставлялся национализму в Германии, и таким образом в течение длительного времени весь мир был убежден в том, что советский «пролетарский интернационализм», а на самом деле классовый национализм, и германский расовый национализм не имеют между собой ничего общего. В нацистской Германии национализм был одним из самых последовательных направлений ее государственной политики. Однако и в Советском Союзе все попытки осуществления «пролетарского интернационализма» оборачивались на деле самым изощренным, поскольку замаскированным, и тем не менее воинствующим национализмом, какие бы конкретные формы он ни принимал - например, формы воинствующей ксенофобии или отчетливого антисемитизма.
В самом деле, уже с середины 30-х гг. Советское руководство на практике постоянно отходило от декларируемых по-прежнему идей «пролетарского интернационализма» и начало прибегать сначала к мягкому, а затем (в конце 40-х гг.) - и очевидному антисемитизму, шовинизму и ксенофобии, выраженного, например, в борьбе против коммополитизма. В частности, до начала 30-х гг. официальная пропаганда подчеркивала, что Российская империя являлась «тюрьмой народов». Вследствие этого марксистская историческая школа М.Н. Покровского безоговорочно осуждала колониальную политику царского правительства. Однако после появления «Краткого курса истории ВКП (б)» и «Краткого курса истории СССР» (1937г.) оформляется совершенно иная трактовка проблемы. С этого времени колонизация народов Закавказья, Средней Азии и т.п. уже не представлялась «абсолютным злом», а, напротив, «относительным благом», т.к. Российская империя якобы осуществляла в отношении отсталых народов цивилизаторскую миссию. С этой точки зрения Советское государство, объединившее народы, многие из которых входили в состав царской России, в рамках «добровольной» федерации, стало рассматриваться как преемник этой великой миссии. При этом обходились молчанием погромы, ставшие по существу частью официальной политики царского правительства уже с начала ХХ века. На это обращает внимание Н.Верт в своей работе «История Советского государства». И заметим, кстати, что СССР стал преемником царской России и в осуществлении государственной политики антисемитизма. Особенно показательно, что первые проявления антисемитизма со всей очевидностью реализовались уже во время установления войсками Красной Армии советской власти в ряде российских и украинских городов, в частности, в Киеве в 1919 г.
По всей вероятности, все это, в конечном счете, свидетельствовало вовсе не о попытках совместить несовместимое в рамках одной идеологии и даже не о непоследовательности государственной идеологии и политики в СССР, а лишь о гораздо большем лицемерии режима большевиков, которым удалось убедить весь мир в том, что они открыли «новую эру в истории человечества».
Следующей чертой сходства, в особенности, между двумя жесткими моделями социума стали создание «образа врага» (внутреннего и внешнего) и подлинная «охота на ведьм», направленная на полное уничтожение инакомыслия. Эта черта оказалась, в общем, характерной и для фашистской Италии, однако в борьбе с инакомыслием фашистский режим Муссолини не создал системы ГУЛАГ или массовых концлагерей и политических тюрем. Между тем в СССР уже в 20-е, а тем более в 30-е гг. возникла необходимость в появлении тайной политической полиции (ГПУ, НКВД, затем КГБ), а также в принятии мер, поощряющих добровольное доносительство, как идеологических, так и материальных.
Далее, следует обратить внимание на стремление членов тоталитарного общества к полному физическому тождеству, в результате чего создается общество «физических лиц». Официальная тоталитарная идеология делает ставку на "уплощённого" и усредненного человека, или, скорее, на среднюю, серую массу. Это происходит, во-первых, в связи с пропагандой всеобщего равенства, которая в прямой форме осуществлялась лишь в СССР. Однако в косвенных проявлениях такая пропаганда присутствовала и в нацистской Германии, и, пусть в меньшей степени, в фашистской Италии, где приверженность коллективизму никогда не принадлежала к числу отличительных черт. Во-вторых, яркая, способная личность представляла особую опасность для тоталитарного режима. По этой причине интеллектуальная элита фактически оказывалась не просто нежелательной стратой для режима, но и его главным врагом, результатом чего стали ее изоляция и даже физическое истребление.
Кроме того, по тем же причинам в тоталитарном государстве в той или иной мере культивировался конформизм, характерный для всех трех тоталитарных моделей социума, получивших в ХХ столетии выраженный характер. Однако в наибольшей степени конформизм получил развитие в итальянском фашистском государстве, вероятно, в силу некоторых национальных традиций итальянцев, в числе которых следует отметить разумный эгоизм (sacro egoismo) и индивидуализм.
Далее, одной из центральных идей тоталитарных режимов являлось декларируемое - в той или иной форме, более или менее настойчивое - уничтожение частной собственности или хотя бы необходимость ее ограничения и создание общественной собственности на средства производства. Однако на практике этого не произошло нигде (и по логике вещей едва ли могло произойти). Напротив, в результате национализации собственности частных лиц или акционерной, - словом, любых видов собственности, во многих случаях принявшей форму безвозмездной, грубой, а потому беззаконной экспроприации, она так или иначе оказалась сконцентрирована в руках тех, кто обладал реальной властью, получивших возможность пользования, если не владения ею.
Довольно широкий характер приняла национализация в нацистской Германии и в фашистской Италии, где были к тому же созданы государственные учреждения по управлению целыми отраслями экономики. В Германии на съездах национал-социалистической партии в Нюрнберге (в ноябре 1933 и в ноябре 1936 гг.) были приняты четырехлетние планы экономического и социального развития страны. Однако наибольшее выражение процессы огосударствления экономики получили в Советском Союзе.
Интересной особенностью тоталитарных режимов является нарочитая и, разумеется, вовсе не случайная размытость и даже путаница в понятиях прав и обязанностей граждан «нового порядка». Неопределенная, размытая трактовка прав и обязанностей свидетельствовала о том, что во всех тоталитарных системах официальная идеология декларировала права человека, но не имела намерений соблюдать их, оставляя за ним лишь право неукоснительного выполнения его обязанностей.
Далее, обращает на себя внимание жесткая регламентация всех сторон жизни человека, включая и его частную (семейную) жизнь, со стороны функционеров и представителей Государства - чиновников.
Следует также указать на достаточно широкую массовую опору режима и особенно на полную поддержку его маргинальными группами. Вообще, маргиналы всегда оставались верной опорой режима, поскольку они в наибольшей степени выиграли от его существования. Не обладая в достаточной степени умом, трудолюбием, привычкой к систематическому труду, savoir faire, хозяйственным "духом", они могли приобрести в тоталитарном государстве власть простым путем, не гнушаясь средствами. А получив власть, они приобщались и к государственной собственности, используя ее в своих интересах на правах своеобразной пожизненной аренды.
Нужно выделить и такие типологические черты системы, как эстэтизация политики и жажду власти, упоенише вождя властью, захват власти ради самой власти, крайняя степень идеализации человека (по крайней мере, на уровне декларации), полное неуважение к существовавшим до возникновения режима законам и к религии, наконец, «расчеловечивание» и нарушение «меры всех вещей в человеке», уничтожение «старой» морали и создание новой, а также воспитание «нового человека», которое являлось важной частью государственной идеологии.
Среди различий между различными разновидностями тоталитарной модели социума, которые нашли полное воплощение в XX столетии, следует выделить следующие.
Во-первых, это различные пути прихода к власти - парламентский и путь переворота. Это едва ли случайно, ибо степень развития парламентских и правовых, а в более широком аспекте, и демократических традиций была все же более высокой в Италии или даже в Германии, чем в России.
Во-вторых, обращает на себя внимание как будто бы в корне различное отношение к вопросу о частной собственности в фашистской Италии, нацистской Германии и в Советском Союзе. В одном случае речь шла о декларативно негативном отношении к собственности и об обещаниях ее упразднить, а в другом вожди декларировали ее неприкосновенность. Однако советские вожди были скованы необходимостью придерживаться господствующей идеологии, в основу которой, хотя и чисто декларативно, было положено марксистско-ленинское учение, в то время как германских фюреров практически ничто не связывало в этом отношении на идеологическом уровне. Кроме того, уважение к собственности как к результату повседневного труда и разумной бережливости Личности является неотъемлемой частью западноевропейской политической и правовой культуры, к которой примыкали и Италия, и Германия, в то время как Россия постоянно оставалась за ее пределами. Наконец, советские диктаторы приобщались к государственному «пирогу» собственности лишь путем захвата власти и в силу наличия синкретической связи между Властью и Собственностью. В отличие от этого, крупные итальянские и германские чиновники могли получить власть, уже будучи крупными собственниками и активно поддерживая режим (а может быть, именно поэтому), хотя и здесь отнюдь не редкими были случаи приобретения собственности через получение высоких постов в партийном и государственном руководстве.
Далее, следует подчеркнуть, что в Советском Союзе рядовые граждане не могли владеть частной собственностью, а могли лишь иметь незначительную личную собственность, что было четко оговорено и в Основном законе страны - конституции. Советская школа, а затем и высшие учебные заведения с ранних лет воспитывали подрастающее поколение в духе активного неприятия любых форм частной собственности. Согласно утвержденной раз и навсегда версии советских учебников по истории для школ и университетов, все исторические деятели, даже самые прогрессивные, «страдали классовой ограниченностью», если они не были сторонниками уничтожения частной собственности.
Вышесказанное может объяснить и различное отношение к крестьянству в Италии и Германии, с одной стороны, и в России, с другой. В России геноцид против "кулака" (куда причисляли почти всех тружеников земли), этого собственника «по натуре», как квалифицировали крестьянство «классики марксизма-ленинизма», вылился в формы «обвальной» коллективизации. В Германии же твердо стоящий на ногах бауэр-труженик был защищен и поощрен законом «о наследственных дворах», принятом уже в сентябре 1933г.
Германский фюрер проявил, возможно, более разумное, рачительно-хозяйское (за исключением военного времени), отношение к собственному народу, предпочитая уничтожать лишь евреев как представителей «неполноценной» расы, а не «истинных арийцев». Советский вождь осуществил настоящий геноцид против собственного народа (если понимать под геноцидом непоправимый вред генофонда страны). Осуществление этого геноцида выразилось и в форме экономической, когда массовую рабочую силу на «великих стройках века» составили репрессированные советские граждане в целях модернизации страны и была создана изощренная система ГУЛАГ. Между тем в гитлеровской Германии на грандиозных общественных работах использовался труд военнопленных и угнанных из захваченных стран.
Что касается Италии, то репрессии против инакомыслящих приняли там менее массовый, а часто и менее выраженный характер. По всей вероятности, это было связано, во-первых с большим развитием конформизма в итальянском обществе, а во-вторых - с особенностями национальной психологии, тесно связанными с мягким климатом Средиземноморья и наличием теплого моря. Вероятно, следует также учитывать наследие эпохи Коммун, особенно в Северной Италии, а также наследие Гуманизма, оставившего в исторической памяти итальянцев трепетное отношение к Личности и невозможность грубого ущемления ее прав.
Следует также отметить, что советская тоталитарная модель социума в большей мере сумела опереться на ''энтузиазм миллионов''. Иными словами, воодушевление народа достижениями режима и всепоглощающая вера в правильность политики Советского Союза, в абсолютную непогрешимость Вождя и правительства, приобрели наиболее полное выражение в СССР. Из этого следует, что советской тоталитарной системе, вероятно, все же удалось опереться на более широкую массовую базу уверовавших в наступление "новой эры в истории человечества". Всепоглощающая вера в утопические идеалы оказалась, по-видимому, не столь сильной в Германии, а тем более, в Италии, где (в особенности, в Германии) выдвигаемые режимом лозунги имели к тому же более прагматически-конкретный и менее возвышенный характер.
Обратим внимание и на бОльшую эклектичность доктрины и идеологии как фашизма, так и национал-социализма, по сравнению с марксистско-ленинской идеологией, а также меньшая опора на догму. В силу этого фашизм и национал-социализм могли показаться менее стройными и менее логичными доктринами, поскольку они состояли из целого ряда противоречивших друг другу или даже вовсе несовместимых положений. Кроме того, в них нашли отражение многие мистические и символические черты, что вовсе отсутствовало в марксистско-ленинской доктрине, предложенной советским людям. Возможно, это объяснялось тем, что доктрины фашизма и национал-социализма включали в себя больше источников и составляющих и были в меньшей степени привязаны к какой-либо одной догме, чем марксистско-ленинская доктрина. По-видимому, их создатели рассчитывали таким образом привлечь на свою сторону максимальное количество убежденных сторонников из самых различных слоев общества.
Вероятно, с этим связано и различное отношение к религии - к церкви и вере. В СССР с самого начала стала осуще-ствляться антирелигиозная агитация и начал пропагандироваться крайний атеизм, следствием которого стало абсолютно непримиримое отношение к церкви вообще. Служители культа оказались лишенными всех прав, многие из них были уничтожены физически, а церкви разрушены или превращены в лучшем случае в склады. Сказанное свидетельствует о том, что советский режим пытался обеспечить воспитание всех своих граждан в духе беззаветной веры и преданности декларируемым идеалам и, главное, Вождю. Безграничная вера в Вождя не должна была ограничиваться еще одной безграничной верой - в Господа.
В Германии борьба против культа и его служителей никогда не принимала столь крайние формы, хотя и здесь режим постоянно шел на серьезное обострение с церковью и проводил репрессии против оппозиционно настроенных служителей культа. Более того, на ранних этапах существования нацистского режима отношение к религии было еще более непримиримым: ставился вопрос о некоем "позитивном христианстве" и о том, что верующий человек и национал-социалист есть вещи несовместимые.
Итак, христианский символ веры был заменен в Германии национал-социалистическим. Впрочем, это отчетливо прослеживается в одном из известнейших нацистских маршей - марше "Хорст Вессель":
"И любых из нас спросите, христиане мы иль нет?
Адольф Гитлер - наш Спаситель!- Вы услышите в ответ.
Лучезарен, бодр и весел, он ведет нас неспроста.
А Мессия наш - Хорст Вессель, понадежнее Христа".
Что касается Италии, то в этой стране не могло идти и речи не только о разрушении церкви и тем более веры, но даже просто о создании конфликтных отношений с церковью.
Наконец, выше уже затрагивался вопрос о большем лицемерии пропаганды, осуществляемой советской властью. Несмотря на многочисленные декларации гитлеровской пропаганды и пропаганды фашистского режима Муссолини о преодолении капитализма и построении «надклассового общества» лишь советская пропаганда не только поставила перед собой цель, но и действительно сумела убедить «капиталистический» мир в том, что «Великая Октябрьская социалистическая революция» открыла «новую эру» в истории человечества» и якобы смогла построить самую совершенную, бескризисную и справедливую социальную, экономическую, политическую и культурную систему - социализм как первую фазу бесклассового общества.
Итальянский фашизм обладал, правда, в различной сте-пени развившимися, типологическими чертами тоталитарного общества и государства. Однако, поскольку он являлся мягким вариантом тоталитарной модели социума, «стыдливым» по природе, то в нем не нашли полного выражения эти признаки. На наш взгляд, он был ограничен следующими факторами, которые не давали ему возможности развиться в более жесткий вариант тоталитаризма.
Во-первых, фашистский режим был скован наличием королевской власти, существовавшей в течение всего периода «черного двадцатилетия» и в целом ряде случаев сумевшей выполнять роль своеобразного и очень действенного «противовеса» режиму. Согласно Альбертинскому Статуту - Конституции Королевства Италии, действующей с 1861 г., король оставался высшим носителем государственной власти, символом и гарантом единства страны, выражением ее национальной идентичности. Это было важно именно в условиях Италии, которая поздно обрела национальное и политическое единство. Впрочем, в решающие моменты король вовсе не был лишь символом: в 1922 г. не кто иной, как Виктор-Эммануил III поручил Бенито Муссолини сформировать и возглавить правительство с участием фашистов, поскольку по конституции король имел право назначать и смещать министров. И именно король принял отставку фашистского диктатора, а по сути дела лишил его власти и отправил под домашний арест 25 июля 1943 г. Едва ли подобное могло случиться в жестких тоталитарных системах, так же, как вряд ли возможной была бы в них фигура монарха параллельно с фигурой диктатора - вождя.
Во-вторых, «стыдливый» характер итальянского фашизма проявился в том, что в течение всего "черного двадцатилетия" - периода существования режима "чернорубашечников" он был формально, а в решающие моменты и фактически ограничен действием Конституции Королевства Италии, принятой в марте 1861г. и просуществовавшей до провозглашения республики Италии после второй мировой войны (на референдуме 2 июня 1946 г). Именно в соответствии с конституцией король мог назначить Муссолини сформировать кабинет, а впоследствии принять его отставку. По конституции король имел к тому же довольно большие прерогативы вмешательства в дела правительства, которое было ему подотчетно. Главный орган законодательной власти - парламент - также существовал в течение всего периода пребывания фашистов у власти, хотя в результате окончательного оформления однопартийной системы после избирательной реформы 1928 г. и создания дублирующих его деятельность органов - Большого Совета Фашизма, а затем Национального Совета Корпораций, - а также после перехода к практике указов, он уже не обладал реальной законодательной властью.
Далее, своеобразной особенностью фашистского режима было то, что он страдал «раздвоенностью» символа веры в условиях фашистского, но одновременно и католического государства, причем такого, в котором официальной государственной религией оставался католицизм и являвшегося к тому же местопребыванием Святого Престола. С целью укрепления собственного престижа режим Муссолини не стал притеснять церковь, как это случилось в Германии и особенно в СССР, а, напротив, сумел достичь консенсуса с Ватиканом в результате подписания Латеранских соглашений 11 февраля 1929 г., хотя фашистские иерархи иной раз и могли пропустить утверждение о несовместимости католической веры с фашистской идеологией. В результате этого не только не были подорваны уважение к вере и авторитет церкви, но они еще и возросли благодаря Латеранским соглашениям.
Конечно, Муссолини приходилось мириться с тем, что ему приходилось делить любовь и веру в себя с любовью и верой в Спасителя. Более того, в ряде случаев Ватикан оказывался даже еще более сдерживающим «противовесом», чем королевская власть, и выражал недовольство некоторыми акциями режима, например, принятием антисемитских законов осенью 1938г. или политикой режима в годы второй мировой войны. Однако в целом фашистский режим скорее выиграл, нежели проиграл от подписания Латеранских соглашений, поскольку приобрел себе в лице Святого Престола надежного союзника в католической стране.
Особенностью итальянского фашизма стал специфический итальянский конформизм, который проявлялся в несколько меньшем энтузиазме и вере многих итальянцев в абсолютную непогрешимость режима, то есть в меньшей его идеализации, чем это было в СССР или в Германии. Однако чтобы не стать «неудобными» или «лишними людьми» для режима, а то и просто изгоями, чтобы получить хорошее место на службе, нужно было соответствовать навязываемой и господствующей в обществе модели поведения и выполнять все его внешние нормы, в частности, быть членом фашистской партии и профсоюза. Такое поведение было необходи-мейшим условием выживания.
Естественно, в те годы никакая статистика не могла бы выявить подлинно уверовавших в фашистскую идею и конформистов. Однако косвенным доказательством значительного распространения конформизма в стране было большое количество политических анекдотов с первых лет фашистской диктатуры. В одном из них широкую известность приобрела реплика, ставшая крылатой:
За обедом сын спрашивает у отца:
- Что такое фашизм?
- Ешь и молчи! -
Отвечает ему отец.
Среди факторов, способствовавших развитию «стыдливой» тоталитарной модели в Италии, были также некоторые особенности национального характера, получившие развитие в связи с особенностями ее геополитического положения и климата, в частности, неприятие жестких и - в особенности - длительных форм диктата, в какой бы форме он ни осуществлялся. Следует учитывать традиции демократии, (а еще в большей степени, дух и историческую память о ней, рождённые еще в эпоху Коммун, Гуманизма, затем Просвещения и, наконец, Рисорджименто), укоренившиеся в исторической памяти итальянского народа, и тоска по ней, проявлявшаяся в стремлении осуществить ее, приобщиться к ней, по всей вероятности, не утраченные еще с эпохи средневековых коммун. Хотя, разумеется, в ходе Рисорджименто возникла и прямо противоположная политическая традиция - использование заговорщических и сектантских методов политического действия. Наконец, пресловутый «разумный эгоизм» - прямое наследие итальянского Гуманизма - также способствовал утверждению в стране мягкой тоталитарной диктатуры и широкого распространения конформизма.
COPYRIGHT 2015
2013 © RESEARCHER SK Светлана Князева / Лана Аллина http://lana-allina.com
R E S E A R C H E R SK Светлана Князева / Лана Аллина http://lana-allina.com
Авторские права защищены.
Статья опубликована и в бумажном варианте.
Все права на данную публикацию защищены законом о копирайте.
Внимание! Все права на данную статью принадлежат автору - Светлане Князевой.
Любые перепечатки и цитирование допустимы лишь с указанием данной публикации на персональном сайте Светланы Князевой /Ланы Аллиной
http://lana-allina.com
и страницы на сайте
"Мои произведения и статьи"
ЛЮБОЕ НЕЗАКОННОЕ КОПИРОВАНИЕ ДАННОЙ СТАТЬИ ЦЕЛИКОМ ИЛИ ЧАСТИЧНО ЯВЛЯЕТСЯ НАРУШЕНИЕМ АВТОРСКИХ ПРАВ И КАРАЕТСЯ ЗАКОНОМ ОБ АВТОРСКИХ ПРАВАХ
. 
Даже в наше смутное переходное время ни один нормальный человек в здравом уме и твердой памяти, будь то простой россиянин, представитель власти на любом ее уровне или служитель 
. 
. 
. 
. 
