Светлана Князева, доцент РГГУ.  

Феноменология нового европейского популизма в контексте усиления популистских движений в XXI в.

Статья опубликована в: «Феноменология нового популизма в контексте усиления популистских движений в Юго-Восточной Европе XXI в.». – Опубликована в журнале // Балканы/Юго-Восточная Европа между Востоком и Западом в начале ХХI века». – М., ИНИОН, 2020. С. 48-57. На сайте ИНИОН РАН [Электронный ресурс] Режим доступа: http://inion.ru/site/assets/files/6036/2020_si_pravoradikal_nye_partii_vostochnoi_evropy.pdf 

Аннотация. В статье анализируется проблема, связанная с укреплением позиций нового популизма в Европе XXI в. В этой связи предпринимается попытка дать сущностный анализ этого феномена – представить своё прочтение феноменологии популизма. Данная проблема представляется тем более актуальной, что популизм в его новой копии становится сегодня значительным сегментом институционального поля Европы в условиях транзита в направлении качественно новой миросистемы. К тому же дефицит легитимности либеральных систем обусловил наступление крайней формы консервативной идеологии, воспринятой новым популизмом. В статье предпринимается анализ сущности старого и нового популизма в Европейском пространстве с начала ХХI в..
В статье исследуются идейно-психологические установки популистов 2.0, специфика их дискурса, риторики, инструментария, искусстве убеждать, манипулятивных техник сплочения населения. Красной линией исследования становится мысль о том, что новая волна популизма может квалифицироваться как реверс – возвратное движение в направлении той фазы политического цикла, который проявился после первой мировой войны, в условиях массового кризиса идентичностей европейцев. На конкретных примерах показан взлёт и значительный успех нового популизма на Востоке и на Западе Европы, поскольку в наши дни это явление получило широкое распространение во всех её регионах.
Оперируя конкретными данными и фактами и базируя своё исследование на роли идентичностей (в ее различных формах), а также на опыте травмы, автор приходит к выводу о том, что даже в таких западноевропейских странах, как Италия, позиции нового популизма продолжают укрепляться. Другой вывод автора заключается в том, что особенности политической культуры могут сыграть значительную роль, однако опыт исторической Травмы создаёт дефицит самодостаточности народа и влечёт за собой увлечение традиционализмом и желанием взять исторический реванш.

Ключевые слова: популизм 2.0, новый популизм, реверсная волна, реверсные движения, традиционализм, палеоконсерватизм, постправда, симулякр, а-этика.

    Новый популизм становится сегодня важным сегментом политических систем европейских стран и завоевывает прочные позиции в пространстве Европы от Бреста на Атлантике до Бреста на Балтике. Лидеры популизма 2.0 транслируют идейно-психологические установки, привлекательные для значительной части избирателей, не отдающих себе отчёт в том, что они вновь становятся жертвами геополитического троллинга и изощрённого манипулирования. Очевидно, что современные популистские движения – это мина замедленного действия в пространстве ЕС и Европы в целом [Саррацин, 2015, Осколков, 2019, с. 7, Европа в поиске... 2020].
Укрепление позиций популистских движений и создание ими кластеров в Европе во многом обусловлено тем, что на рубеже тысячелетий европейское пространство находится в состоянии транзита в направлении качественно новой миросистемы [Валлерстайн, 2018]. Технологический переворот и поражение идеологий ХХ в. стали важными звеньями транзита и привели к увеличению популистского сегмента в институциональном поле Европы.
На излете ХХ в. преимущества либеральной системы обрушили ряд авторитарных режимов, «породив ожидание окончательного господства демократии» [Рогов, 2020]. Но очевидно, дефицит легитимности либеральной демократии привёл к тому, что часть европейского мира вошла в нелиберальный, отрицающий либеральное кредо политический цикл, когда авторитаризм кажется приемлемым (возможно, единственно приемлемым) способом воздействия на массы. В анализе транзитов и циклических моделей [Хантингтон, 2003, с. 26] можно выявить, что эта реверсная или «реверсивная волна» представляет собой откат от либеральной демократии и ее аксиологической модели [Copenhagen criteria… 1993]. Реверсные движения, какими являются сегодня новые популисты, оказывают серьёзное воздействие на институциональные структуры и их кливаж в современных демократиях.
Новая волна популизма может и сама квалифицироваться как реверс – возвратное движение в направлении той фазы политического цикла, который проявился после первой мировой войны, в условиях серьёзного системного сбоя – массового кризиса идентичностей европейцев [Эриксон, 1996, С.25]. Непосредственным итогом этого глобального кризиса стало появление популизма, ультра-левых и крайне правых движений, захвативших власть в ряде европейских стран и не утративших популярности во второй половине века [Marchettoni, 2017, De Felice, 1969, p. 9].
По мере развития популизма 2.0 в XXI в. становится очевидно, что и старый, межвоенный, и современный новый популизм стали выражением крайней формы консервативной идеологии в ее архаическом традиционалистском или палеоконсервативном варианте [Князева, 2008, с. 35, Князева, 2015, с. 72, Schrad M.L., 2015]. Популисты прибегают к продуманному дискурсу, риторике, инструментарию в искусстве убеждать, к манипулятивным техникам сплочения населения, что поддерживает легитимность вождей популистских движений и лидеров персоналистских режимов, использующих техники респонсивности . В дискурсе популистов, даже в случаях хеджирования, просматриваются апелляция к «истинному народу», критика либеральной и представительной демократии, антиэлитизм [Шибкова, 2020, с. 121].
Используя софистику, силлогизмы, трюизмы, популисты предлагают населению европейских стран здоровые семейные ценности [Пареньков, 2020], упрощённые решения политических, социальных, этических проблем, апеллируя к архаике в духе домостроя. Обращают на себя внимание ксенофобия и еврофобия, расизм и антисемитизм, гомофобия и иные «горячие точки» их публичного дискурса: на острых вопросах легко привлечь симпатии электората. Сегодня, в условиях кризиса, осложнённого наступлением пандемии ковид-19, на первый план в деятельности популистов выходит сфера приватной жизни человека, но «свобода передвижения, этические аспекты прав ЛГБТ, абортов и эвтаназии давно находятся в фокусе популистских идеологов» [Европа в поиске… 2020, с. 113].
Узнаваемы (поскольку они были важной опорой популистских идеологий ХХ в.) проявления манихейства в идейно-психологических установках – «две гомогенные и антагонистические группы, истинный народ против коррумпированной элиты» [Осколков, 2019, С. 15, Mudde, 2004, P. 543]. Хорошо проглядывается в идеологии и дискурсе нового популизма призыв к защите суверенитета через выход из еврозоны и ЕС. Мобилизуя информационный шум, постправду и фейк ньюз, создавая атмосферу паники, популистские лидеры провоцируют фантомные боли общественного сознания, используют «отложенный спрос» на особую роль народа в пропаганде величия . Правда, в отдельных случаях заметны и проявления нативизма [Европа в поиске… 2020, с. 112], когда в репрезентациях образа привлекательного «Я» условному «Чужому» нагнетается образ врага и используются соответствующие репертуары смыслов, нацеленные скорее на своих сограждан, чем на «Чужого».
В конечном итоге очевидно стремление нового популизма контролировать массы по мере их расчеловечивания – именно это входило в арсенал действий тоталитарных автократий. Вот почему ХХ в. с его тоталитарными экспериментами вошёл в историю как крупнейшая антропологическая катастрофа [Хоружий, 2019, с. 55]. Сегодня ряд экспертов отмечают, что «резкие смены этической модели» повлекли за собой травму нравственных ориентиров, а затем «деградацию нравственного сознания». Подобные процессы способствовали утверждению атомии, а также антиэтики, а в крайнем воплощении – а-этики как атрофии этики [Хоружий, 2019, с. 54].
Конструктивистский переворот и постмодернистское прочтение мировой политики ХХI столетия, отмеченные уже в конце прошлого века [Der Derian, 1989], способствовали утверждению нового популизма, использующего такие рычаги воздействия, как создание симулякров как альтернативного представления о сути понятий и вещей, подобных настоящим, возможностей Big data, политики в формате 2.0 (или 3.0), парадоксальной дипломатии, где модным трендом становится мачизм в стиле поведения и дискурсе, а также жёсткого сталкинга [Аверкиева, 2018].
Популисты чувствуют себя особенно устойчиво в тех странах и регионах, где национальная (этническая, религиозная), политическая, социальная идентичность подвергалась длительным и множественным травмам – повторяющимся незалеченным ранам (войны, завоевания, ига, рабское положение значительной части населения) [Гроппо, 2005]. Но было бы логично предположить, что популистские партии и движения получают поддержку электората только в странах на Востоке Европы, на Балканах, имеющих в ретроспективе длительные и множественные травмы и не вкусивших опыта либеральной демократии, конкурентного общества, стабильных моделей власти. Действительно, в балканском регионе, так же как в целом в регионе восточного Средиземноморья, среди культур относительно слабых [Водичев, 2003, с. 105], популисты являются заметными акторами, участвующими во властных структурах или в процессе принятия важнейших политических решений, и сегмент электората, оказывающего им поддержку, достаточно стабилен.
Однако с начала ХХI в. и страны Западной Европы демонстрируют усиление позиций популистов. Достаточно упомянуть «Национальное Объединение» М. Ле Пен, участвовавшее в президентских выборах во Франции весной 2017 г. [Partiti populisti in Europa, 2016], движение «Альтернатива для Германии», позиции которой пока не ослабевают, «Партию Свободы» Г. Вилдерса в Нидерландах, бельгийскую партию «Народная демократия» [Европа в поиске… 2020, С. 42, Осколков, 2017, Осколков, 2019, с. 7]. Список пополняет австрийская партия Свободы Н. Хофера – в последние несколько лет она сохраняет влияние в традиционном сегменте электората. Существенным влиянием располагают партии и движения популистского толка в Словакии, Польше, Швеции.
Нельзя не упомянуть и Венгерский Гражданский Союз ФИДЕС и ее лидера В. Орбана, который находится у власти с 2010 г. (после некоторого перерыва), причём партия и ее лидер опираются на стабильную электоральную поддержку [Водичев, 2003, с. 105]. Но ФИДЕС, который на выборах в апреле 2018 г. действовал в союзе с ультраправым движением «За лучшую Венгрию» [Binelli, 2017], не является единственной партией власти в ЕС. Популистские правительства были сформированы в Греции во главе с А. Ципрасом, лидером СИРИЗА, практически без перерыва возглавлявшим правительство с января 2015 до июля 2019 г.
   Значительные позиции популисты приобрели во Второй республике в Италии: они представлены партией «Вперёд, Италия», движением «Пять звёзд», созданным комиком Беппе Грилло, а также Лигой. И сегодня позиции «Пятизвездочников» сильны: они одержали победу в марте 2018 г. и совместно с Лигой сформировали кабинет (июнь 2018 г.) В октябре 2017 г. глава Лиги М. Сальвини уточнил название и идейно-политические ориентиры партии : ключевые посты в правительстве, поскольку Лига является «единственной популистской партией в Европе, которая войдёт в правительство в ближайшие месяцы» (курсив мой – С.К.) [Lega, nuovo simbolo… 2017]. На выборах в марте 2018 г. блок популистов набрал 37 процентов, Лига – более 17 процентов голосов избирателей [Выборы 2018… 2018]. Сальвини занял ключевой пост в первом правительстве Дж. Конте (июнь 2018-сентябрь 2019) и прославился жесткими националистическими призывами, оскорблениями мигрантов, расизмом (скандал в конце сентября 2018), финансовыми связями с другими европейскими популистами. [Внутри секретной денежной… 2019]. Эксцентричные salvinate лидера не помешали Лиге получить на выборах в Европарламент 34,3 процента голосов – фракция популистов не смогла оспорить лидерство ЕНП, социалистов и демократов, но заняла в парламенте прочные позиции. Таким образом, на выборах 2019 г. популистские партии показали высокий результат в Италии или Франции, но в целом не достигли ожидаемых результатов [Главное о результатах выборов.., 2019].

Маттео Сальвини

В чём причина популярности популистов в Италии? Её народ воспринял на уровне генетической памяти наследие афинской философии, логики, идею Протагора из Абдер о том, что человек есть «мера всех вещей» и берёт на себя ответственность за свой выбор. В Италии не существовало крепостного рабства, а на Севере не получили развития жёсткие формы личной несвободы. Были усвоены уроки полисной культуры, римского права, «опыт городов-Коммун, процветавших благодаря систематическому труду, рациональным нормам поведения, разумному коллективному управлению и толерантности» [Князева, 2017, Князева, 2018, с. 192]. Формировался вектор политической культуры – неприятие диктата власти. Являясь одной из основателей Европейского Союза, страна в большей степени, чем страны Балканского полуострова и Восточной Европы, демонстрирует тяготение к западноевропейской ценностной модели. Но как тогда объяснить тяготение итальянцев к популизму? По-видимому, в массовом сознании большую роль сыграли исторические травмы – длительная эпоха политического сепаратизма, потеря независимости, восприятие неудач Рисорджименто – реальных или политически заостренных [Le Felice, 1969, p. 214]. И, безусловно, глубокий след оставил фашизм – первый политический режим в Европе – пусть стыдливый, не претендующий на «абсолютный моральный авторитет» [Лопухов, 1977, с. 280], – но ставший относительно мягкой - "стыдливой" версией тоталитарной автократии.

Knyazeva Svetlana E . ©, 2020

The new european populism's phenomenology in context of strengthening of populist movements in the XXI century

References
Аверкиева О. Сталкинг: как люди превращаются в параноидальных преследователей. – М., 2018. – 1.02. – Режим доступа: https://futurist.ru/articles/1383-stalking-kak-lyudi-prevrashchayutsya-v-paranoidalynih-presledovateley (Дата обращения 15.09.2020).
Валлерстайн И. После либерализма. – 2-е изд. – М.: Ленанд, 2018.
Внутри секретной денежной машины. – The Daily beast. – 2019. – 9.09. – Режим доступа: https://www.thedailybeast.com/inside-matteo-salvinis-secret-russian-money-machine (Дата обращения 10.09.2019).
Водичев Е. Россия и объединённая Европа: социокультурные вызовы европейской интеграции. – В кн Проблемы идентичности: человек и общество на пороге третьего тысячелетия. М.: РОО «Содействия сотрудничеству Института им. Дж. Кеннана с учёными в области гуманитарных наук», 2003.
Выборы-2018: Италии грозит новый политический кризис. – М, 2018. – 05.03. – Режим доступа: . https://newdaynews.ru/moskow/629659.html (Дата обращения 15.04.2018).
Главное о результатах выборов в Европарламент. – Die Deutsche Welle. – М., 2019. – 29.05. – Режим доступа: https://www.dw.com/ru/главное-о-результатах-выборов-в-европарламент/a-48892941 (Дата обращения 22.06.2018).
Гроппо Б. Как быть с "темным" историческим прошлым. – Лекция на полит.ру. – М., 2005. – Режим доступа: http://polit.ru/article/2005/02/25/groppo/
Европа в поиске новых решений. Доклады Института Европы РАН. М., ИЕ РАН, 2020. – Режим доступа: https://www.instituteofeurope.ru/images/uploads/doklad/372.pdf (Дата обращения 20.1.2020).
Князева С.Е. Россия глазами итальянцев: имидж России в Италии. – В кн.:: «Европейские правые: прошлое, настоящее, будущее. – М., Весь мир, 2008. – Ч. II, с. 30-38.
Князева С.Е. Италия: от Второй Республики к Третьей? / [под ред. Е.А. Масловой]. – М. : Ин-т Европы РАН, 2015. – (Доклады Института Европы). No 316. – М., ИЕ РАН, 2015.
Князева С.Е. Трудности понимания. Россия и Италия: социокультурный контекст. – В журнале Вестник Европы XXI век. Журнал европейской культуры. Том L – М., 2018. С. 191-208.
Князева С. Итальянцы и воздух свободы. Итальянско-российское взаимодействие в контексте национальной идентичности итальянцев. – М., 2017. – 13.07. – Режим доступа: http://www.vestnik-evropy.ru/continuous-magazine/svetlana-knyazeva-the-italians-and-the-air-of-freedom-.html (Дата обращения 27.09.2017).
Лопухов Б.Р. История фашистского режима в Италии. М.: Наука, 1977.
Осколков П. Правый популизм в странах Бенилюкс в сравнительной перспективе. – В журнале Современная Европа (журнал). – М., 2017. – No5, с. 54–62. – Режим доступа: https://mgimo.ru/upload/iblock/ad0/elibrary_30638418_35445382.pdf (Дата обращения 22.10.2020).
Осколков П.В. Правый популизм в Европейском союзе [монография]. – М., Ин-т Европы РАН, 2019. – Монография. – Режим доступа: https://www.instituteofeurope.ru/images/uploads/doklad/365.pdf (Дата обращения 12.01.2020).
Пареньков Д. Коронавирус повышает запрос на консервативные ценности. Актуальный комментарий. – М., 2020. – 18.03. – Режим доступа: http://actualcomment.ru/koronavirus-povyshaet-zapros-na-konservativnye-tsennosti-2003181444.html (Дата обращения 15.09.2020).
Рогов К. Политическая пандемия: логики вирусной войны. М., 2020. – 19.03. – Режим доступа:
https://echo.msk.ru/blog/rogov_k/2608514-echo/?utm_source=grf-eng&utm_medium=partner&utm_campaign=giraff.io (Дата обращения 21.10.2020).
Саррацин Т. Европе не нужен евро. – Москва: Издательство АСТ, 2015.
Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века / Пер. с англ. — М., «Российская политическая эн¬ циклопедия» (РОССПЭН), 2003.
Хоружий С.С. О нравственной катастрофе и миссии регистратора. – Вестник Свято-Филаретовского института. Вып. 31. Лето 2019. М.: 2019. С. 54-74.
Шибкова М.О. Популизм и евроскептицизм: соотношение понятий. – В журнале Современная Европа. – М., 2019. – No5. – Режим доступа: http://www.sov-europe.ru/2019/4-2019/11.pdf (Дата обращения 21.10.2020).
Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис: Пер. с англ./ Общ. ред. и предисл. Толстых А. В. - М.: Издательская группа "Прогресс", 1996. – Режим доступа: http://www.myword.ru (Дата обращения 15.03.2015).
Binelli R. Il pugno di ferro in Ungheria. Ungheria, parlamento autorizza detenzione per tutti i migranti. – Il Giornale, 2017. – 17.03. Mode of access:
https://www.ilgiornale.it/news/mondo/ungheria-parlamento-autorizza-detenzione-tutti-i-migranti-1372237.html (Date of access 20.09.2017).
Copenhagen criteria. Information on ec.europa.eu: Electronic resource. – Copenhagen, 1993. – Mode of access: https://ec.europa.eu/neighbourhood-enlargement/policy/conditions- membership_en (Date of access 12.12.2017).
De Felice R. Le interpretazioni del fascismo. Bari, Laterza, 1969.
International / intertextual relations: postmodern reading of world politics / Ed. by James Der Derian, Michael J. Shapiro. – N.Y.: Lexington books, 1989.
Lega, nuovo simbolo senza "nord". Salvini: "Sarà valido per tutta Italia". - La Repubblica. – 2017. 27.03. – Mode of access: https://www.repubblica.it/politica/2017/10/27/news/lega_nord_nuovo_simbolo-179501278/
(Date of access 23.12.2018).
Marchettoni L. Theorie del populismo. – Italy, 2017. – Mode of access: https://dialnet.unirioja.es/descarga/articulo/6896916.pdf (Date of access 23.12.2018).
Mudde C. Populist Zeitgeist. Government and Opposition, 2004, No39 (4). P. 543-554.
Negri A. La Repubblica. – 2015 - ; By Mark Lawrence Schrad. The Tea Party Comes to Moscow. - Foreign Policy. – 2015. – 6.01. – Mode of access: http://foreignpolicy.com/2015/01/06/tea-party-putin-moscow-ukraine (Date of access 15.09.2018).
Partiti populisti in Europa. UN’ANALISI COMPARATA TRA FRANCIA, ITALIA E REGNO UNITO. I casi di Front National, Lega Nord e Independence Party a confronto. 2016. https://tesi.luiss.it/17939/1/625422_GIANNANDREA_LUCA.pdf

Abstract. The article analyzes problems concerning the strengthening of the the new populism’s positions in Europe in the XXI century. In this context, the main object of the research is dedicated to analyze this phenomenon and to present a specific reading of the phenomenology of populism. This problem seems important and urgent since populism in its new copy is becoming a significant segment of the institutional field in Europe today in the conditions of transit towards a qualitatively new world system. In addition, it is highly likely that it is a lack of legitimacy demonstrated by liberal systems that was able to provoke the rise and enormous success of an extreme form of conservative ideology, adopted by the new populism. In this respect the article deals with the old and the new populism in the European space in the very beginning of the XXI century.
Ideological and psychological attitudes of populists 2.0, peculiar properties of their discourse, rhetoric, tools, art of persuading, manipulative techniques aimed at uniting the population – all these activities are investigated nowaway by new populists.. The red line of the research is that a new wave of populism can qualify as a reverse – a reverse movements in a phase of the political cycle manifested itself after the First World War, with a massive crisis of European identities. Specific examples show the rise of a new populism not only in the East, but in the West of Europe as well for this phenomenon is nowadays wide spread throughout all the Europe.
If operate with the specific data and concrete facts basing our research on the role of identities (in its various copies), on the trauma experience, one may come to a concrete conclusion – even in such Western European country as Italy, the positions of new populism continue to strengthen. Another conclusion of the author is that the peculiarities of political culture can play a significant role, the experience of historical Trauma as well for it creates a deficit of self-sufficiency of the people, entails passion for traditionalism and provoke desire to take historical reverse wave.

 2.0, new populism, reverse wave, reverse movements, traditionalism, paleoconservatism, posttruth, simulacrum, a-ethics

© Право копирайта принадлежит Светлане Князевой - Лане Аллиной RESEARCHER SK LA

http://lana-allina.com/articles/fenomenon-new-populism-paleoconservatorism-simulacrum-web-3-0#/editor/articles/item/479551?itemPage=1

© а также ИНИОН РАН

Статья опубликована в: «Феноменология нового популизма в контексте усиления популистских движений в Юго-Восточной Европе XXI в.». – Опубликована в журнале // Балканы/Юго-Восточная Европа между Востоком и Западом в начале ХХI века». – М., ИНИОН, 2020. С. 58-64. На сайте ИНИОН РАН [Электронный ресурс] Режим доступа: http://inion.ru/site/assets/files/6036/2020_si_pravoradikal_nye_partii_vostochnoi_evropy.pdf

Адрес страницы сайта:

https://lana-allina.com/articles#/editor/articles/item

С. Князева, доцент РГГУ

© Итальянская модель тоталитаризма – стыдливый фашизм?

(Слегка модифицированная версия данной статьи опубликована в: 

ИТАЛЬЯНСКИЙ ФАШИЗМ В КОНТЕКСТЕ ИТАЛЬЯНСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ: СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ПРАКТИКИ // Фашизм, неофашизм и их преступная практика: материалы Всероссийской научно-теоретической конференции. Воронеж-Москва.: Весь мир, 2021, С. 192-202). См. Опубликованную версию статьи в PDF на главной странице этого сайта, в разделе "Новые документы"
Содержание

В статье анализируется проблема итальянского фашизма, причём анализ осуществлён с применением социокультурного подхода. Предпринято исследование так называемой «стыдливой», мягкой версии тоталитаризма, вскрываются глубинные предпосылки и причины прихода к власти и дальнейшей консолидации фашистского режима, его принятия и поддержки значительной частью итальянского общества. Анализ сути, глубинных опор, факторов силы и слабости, относительной неустойчивости режима предпринимается в рамках компаративного анализа итальянского фашизма с другими, более жёсткими, «классическими» тоталитарными моделями власти. При этом упор сделан на исследование глубинных причин того, что режим не получил столь завершённого оформления, как германский национал-социализм. Значительное внимание уделено также таким каркасам итальянского фашизма, как органическая связь между консенсусом и конформизмом по-итальянски, а также сосуществование церкви и режима. Наконец, важным направлением исследование стал системный анализ основ итальянской идентичности, поскольку иначе невозможно понять особенности фашистского режима в Италии.

Abstract: The article analyzes the problem of Italian fascism, and the analysis was carried out using a socio-cultural approach. The study was undertaken of the so-called “bashful”, soft version of totalitarian autocracy and dictatorship, revealing the profound prerequisites and reasons for coming to power and further consolidating of the fascist regime, its adoption and support by a significant part of Italian society. The analysis of essence, deep-seated supports, factors of strength and weakness, relative instability of the regime is undertaken in the framework of a comparative analysis of Italian fascism with other, more rigid, “classical” totalitarian power models. At the same time, the emphasis is placed on the study of the deep reasons that the regime did not receive such a complete design as German national socialism. Considerable attention is also paid to such frameworks of Italian fascism as the organic link between consensus and conformism in Italian, as well as the coexistence of the church and the regime. Finally, a systematic analysis of the foundations of Italian identity was an important area of ​​research, since otherwise it is impossible to understand the peculiarities of the fascist regime in Italy.

Ключевые слова:
Итальянский фашизм, тоталитаризм, стыдливый фашизм, тоталитарная диктатура, автократия, консенсус, конформизм, дуче, Муссолини, власть, основа идентичности, национальная идентичность, имагема, паттерн, стереотип, политическая культура Италии, кризис идентичности, массовая патология идентичности, новый и старый правый популизм

Keywords: Italian fascism, totalitarianism, bashful fascism, totalitarian dictatorship, autocracy, consensus, conformism, Duce, Mussolini, power, identical basis, national identity, image, model, pattern, stereotype, Italian political culture, identity crisis, identity mass pathology, right populism

Был ли итальянский фашизм «стыдливой», мягкой версией тоталитарной автократии? Такой предстаёт научная гипотеза, которую мы попытаемся доказать с применением социокультурного подхода к данной модели социума. Ведь вопросы национальной (этнической, религиозно-культурной), а также корпоративной, политической идентичности попадают сегодня в центр внимания в исследованиях не только МО, а шире – в изучение проблем социально-культурной антропологии как важнейшего сегмента гуманитарного знания.

Но прежде необходимо поставить вопрос об опасности для эксперта (и для гражданина!) исторического забвения, слагаемым которого следует считать мифологизацию истории, создание исторических мифов, формирующих предлагаемую политтехнологами и далёкую от объективного восприятия истории историческую политику. Политтехнологизация, обращение к прошлому исключительно по великим датам, на основе изначально продуманной политико-идеологической схемы, серьёзно искажают анализ конкретно-исторических явлений; к тому же, как отмечает известный российский эксперт-итальянист Вячеслав Коломиец, подобные политтехнологии уже использовались в жёстких моделях социума.
    В частности, подобный подход оказывает воздействие на объективное изучение сегодня имеющей место новой (второй или уже третьей) волны политического цикла – популизма, на что важно обратить внимание. Первая волна популистского цикла возникла в ходе и сразу после первой мировой войны в форме экстремистских движений как в левой, так и в правой версии, одна из которых – итальянский фашизм – является объектом этой статьи.
  Вряд ли можно усомниться в важности постановки проблемы в данном ракурсе: для рядового человека важны либо события, затронувшие лично его, его семью либо протянуты из прошлого в настоящее, либо свежи в его памяти. А ни нацизма, ни фашизма – ни тоталитаризма в любой из его версий сегодня как будто нет. Но даже в такой стране, как Италия, толерантное отношение к фашизму в определённых возрастных и социальных стратах общества можно наблюдать в виде волнообразных процессов. Во второй половине-конце ХХ в. более трети (точнее, от 26,6 до 33, 2 проц.) опрошенных, в основном, молодых итальянцев в возрасте от 18 до 25 лет, демонстрировали если не позитивное отношение к итальянскому фашизму, выраженное в терминах героизма, жизненной силы, золотой поры для Италии, то толерантное при определённых допусках («режим был бы благом, если бы не начал войну», «если бы не вступил в союз с Гитлером», если бы внутри него не было совершено столько предательств», «если бы не…»). Лишь 35 процентов твёрдо заявили о том, что фашизм «был режимом, который привёл страну к краху». А фашистский диктатор Муссолини выглядит в их глазах «мужественной личностью»: «то был итальянец до глубины души». И этот, по определению Вячеслава Коломийца, «остаточный профашизм» (а по сути - тоталитарное сознание) заметен и на рубеже ХХ-XXI в..
   И на исходе ХХ столетия, и в новом, XXI веке тоталитаризм как режим, как жёсткая модель социума остаётся в центре внимания исследователей. Однако в российской исторической литературе до последнего времени практически отсутствовали работы, посвящённые компаративному исследованию тоталитарных моделей ХХ века - феноменологии тоталитаризма. Число работ, посвящённых исследованию проблемы тоталитарных моделей социума в данном ракурсе, сравнительно невелико и в зарубежной литературе.
   Некоторые исследователи считают данный феномен вариантами политологической модели социума ХХ века, в основе которых лежат «методы функционирования и политический инструментарий определённых диктаторских государственных режимов, выделяющихся среди других режимов автократического или авторитарного типа» . Другие исследователи полагают, что эта модель социума имеет более глубокие исторические корни и что в ряде государственно-политических систем Средневековья и Нового времени получили лишь определённое развитие и начали в той или иной степени складываться отдельные черты тоталитарного государства.     Некоторые свойственные этой автократии типологические черты, а особенно элементы тоталитарного и утопического сознания стали проявляться на первых островках цивилизации, в очень слабых государственных образованиях – древневосточных деспотиях, а позднее в государствах «классического» вотчинного типа. Иными словами, отдельные элементы тоталитарного государства возникали на ранних стадиях, когда государство было неразвитым, либо в моменты его системного кризиса.
Эта позиция выглядит, на наш взгляд, более аргументированной. Ведь утопическая мысль, затем постепенно возникавшее в некоторых европейских странах утопическое и тоталитарное сознание, которые по мере развития становились питательной средой для возникновения политических систем с тоталитарными чертами, появились чуть ли не одновременно с ранними формами государства. На новых исторических этапах элементы тоталитарной модели социума получили определённое развитие в теории и практике ряда средневековых ересей. В частности, это проявилось в деятельности «Апостольских братьев» (конец XII в) в восстании Дольчино 1304-1307 гг., в средневековом народном эпосе о стране Кокканья, в Мюнстерской Коммуне 1534-1535 гг., не говоря уже о творческих проектах создания Великой утопии Города Солнца. Основные черты, присущие тоталитарной государственной модели, проявились в Якобинском Терроре, хотя он просуществовал чуть более года.
   Сторонники первой позиции строят доказательства на том, что тоталитарные модели действительно получили полное развитие в ХХ массовом веке, с наступлением эры маленького простого человека с улицы. С этим трудно спорить. К политическому действию примкнули массы малообразованных или неграмотных людей, обладавших низким уровнем культуры и правосознания. «Эффект толпы» обозначился уже на заре ХХ века и особенно после первой мировой войны. Именно тогда Европейский мир вступил в новый, нелиберальный политический цикл, когда, на гребне волны послевоенного консерватизма, демократические принципы реализации власти перестали находить поддержку у широких масс, а авторитарные режимы стали восприниматься как едва ли не единственно приемлемый способ управления в европейском пространстве.
   Так на гребне волны нового консервативного (а лучше сказать - палеоконсервативного) поворота Европейский мир столкнулся с ростом популизма как левого, так и правого толка. Однако, какие бы формы ни принимал популизм – правую или левую , – его отличали преобладание в идеологии и, соответственно, в пропаганде национализма и шовинизма, уникального "особого пути", национальной (или иной) исключительности и ксенофобии. Адептами этих все более популярных идей становились массовыме партии, движения, союзы, объединения, идущие под руководством популистских партийных вождей в фарватере нового политического цикла, продиктованного политической модой эпохи после Великой войны.
   Этот новый политический цикл в европейском пространстве, в том числе, в Западной Европе, можно квалифицировать не просто как кризис сознания европейцев; и даже не просто и не только как кризис «эго-идентичности», воспринятый в массовом порядке как «потеря тождественности самим себе». Речь идёт о жёстком кризисе политической и национальной идентичности в европейских странах, о кризисе самих основ западноевропейской идентичности вследствие смещения вектора политической культуры и эрозии определённых её имагем, а в некоторых странах – и о преодолении привычных западноевропейских стереотипов, пусть и с полярными чертами, основанных на политической культуре, истоки которой прослеживаются в англосаксонском культурном ядре, в культуре гуманизма, Протеста, Разума и Просвещения, а также в либеральном кредо.
    Огромное число погибших и беженцев, развивающаяся у европейцев социальная депрессия и апатия, значительные территориальные уступки и потери, города, лежащие в руинах, частичная или полная утрата государственного суверенитета – вот основные факторы, создававшие впечатление пресловутого Заката Европы, когда не только «эго-идентичности», но сами основы западноевропейской корпоративной идентичности и национальных идентичностей оказались в состоянии глубокого кризиса. А если следовать классификации известного немецкого эксперта Эрика Эриксона, – в состоянии «смешения» или «массовой патологии идентичности». Большое влияние оказал и «синдром» («эффект») окопов, когда бывшие фронтовики не могли обустроиться и найти место в мирной жизни послевоенной либеральной эпохи. На изломе европейской истории первой трети ХХ столетия произошёл системный, глобальный «кризис ценностей целых поколений, потеря нравственных и иных ориентиров для масс и отдельных личностей» – иными словами, аномия, определённый психосоциальный синдром, который характеризуется наличием массовой неудовлетворённости людей, сопровождаемой чувствами тревоги, страха, изоляции, опустошённости, утратой способности к эмоциональному общению с другими, ростом преступности вследствие смешения критериев дозволенного в Окне Овертона . А «в предельных случаях массовая патология идентичности провоцирует выбор в качестве единственного способа самоутверждения индивида и масс людей настойчивое стремление "стать ничем", самоубийственную логику "чем хуже – тем лучше"».
   После первой мировой войны реконструкции образов народов ряда европейских государств привели к переформатированию их национального сознания и к демонизации образа либерального политика и либеральных моделей социума в глазах значительной части, если не большинства населения этих стран. Можно говорить об усилении тоталитарного сознания и, как следствие этого, – о популяризации образа врага как его важнейшей составляющей, о стремлении поддержать новых популистских вождей в их стремлении создать соответствующую модель общества и государства. Отнюдь не случайно даже сам термин «тоталитаризм» возник в 20-е годы ХХ столетия и использовался применительно к оформившемуся в те годы режиму Муссолини. 3 января 1925 года итальянский диктатор, на гребне так называемой второй волны фашизма, взял на себя всю моральную, политическую и историческую – тотальную ответственность за судьбу своей страны, и объявил, что борьба между его правительством и оппозицией «будет решена силой», положив начало консолидации тоталитарного режима в Италии.
    Известный российский учёный первой половины ХХ в. Николай Устрялов справедливо отмечает, что, как и во всей послевоенной Европе, в Италии росло «сознание необходимости радикальных мер, сильно действующих средств». Повсюду царило недовольство, и, «как некогда римская волчица вскормила пару близнецов, Ромула и Рема, – так это многоликое послевоенное недовольство вскормило новую пару близнецов – большевизм и фашизм».
    Итальянскую модель тоталитаризма выделяют, на наш взгляд, следующие важнейшие особенности. Во-первых, отметим сосуществование королевской и фашистской власти. Как следствие, подчеркнём присущее итальянскому стыдливому фашизму меньшее, чем в жёстких моделях социума, слияние государства-власти-правителя-вождя в единый монолит и менее сильную концентрацию власти дуче как ведущего нацию к победам воина. Сам термин duce-dux, заимствованный из наследия Великого Рима, следует интерпретировать в значении (особенно с эпохи Диоклетиана) правитель, преимущественно военный, ведущий свой народ к славным победам преимущественно на войне и в меньшей степени в мире, поскольку в римской традиции управления зачастую происходило разделение военной и светской форм управления; однако в итальянском Средневековье эти должности были совмещены . Впрочем, отметим, что итальянский король Виктор Эммануил III никогда не воспринимался народом как государь, тем более не господарь, самодержец, сам держащий власть. К тому же, несмотря на ряд злоупотреблений фашистской власти и нарушений, действовавших в течение всего Чёрного Двадцатилетия (как квалифицировали режим инакомыслящие), Конституции Королевства Италии, король обладал значительной, хотя зачастую формальной властью в стране и представлял страну на внешнеполитическом поприще. Поэтому и сам характер власти не мог быть тотальным (как то, правда, объявил Бенито Муссолини в январе 1925 г., заявив о своей тотальной ответственности за судьбы итальянцев и о тотальном характере власти).
   Во-вторых, не менее важной особенностью режима было присутствие, и отнюдь не формальное, Святого Престола, Понтификата, а с февраля 1929 г., государства Ватикан в самом центре Италии – в Риме. Следовательно, как минимум, идеократия, идеократическое государство не могло реализоваться в итальянской модели, а как максимум – новая религия, новая политическая вера (национал-социализм или большевизм) не могла заместить и вытеснить веру в распятого Спасителя, Декалог, основные догматы вероучения. Дуче, таким образом должен был удовлетвориться второй по значимости позицией.           Так в фашистской Италии возникла раздвоенность Никео-Константинопольского символа Троицы – и фашистского символа новой политической веры в Троицу – извечную правоту дуче (Дуче всегда прав!), в мистическое образование Государство-нация и в Величие Рима-Италии . Отметим, к слову, что национал-социализм не претерпел подобной раздвоенности символа веры, что видно и из текста официального гимна нацистской Германии .
      Как справедливо замечает известный российский итальянист Лев Белоусов, итальянский консенсус на уровне «режим-массы» стал в значительной, если не решающей степени итогом согласия режима с католической церковью: «католическая традиция имела в Италии более глубокие корни, нежели монархическая, поэтому возможность добиться согласия огромной массы верующих…зависела от взаимопонимания (и, главное, консенсуса – С.К.) новой власти и Ватикана». Конечно, славословившие дуче идеологи, заявляли максимы «Он не подобен богу, он – сам Бог!» Но это скорее ставит перед исследователем феномена тоталитаризма вопрос о такой его неотъемлемой характеристике, как нарциссизм вождя – воплощении психологического казуса нарциссизма у лидера государства, с которой связана ещё одна ключевая черта автократических тоталитарных диктатур – жажда власти ради самой власти.
    Из этого следуют и иные значимые для определения итальянской версии тоталитаризма моменты, исходя из выделения слагаемых тоталитарной диктатуры и автократии в её жёстких, классических моделях: невозможность тотального контроля над всеми сторонами общественной и частной жизни, меньший контроль над двоемыслием-инакомыслием и тем более инакодействием через все каналы доступа, включая медиа и СМИ; относительная слабость карательных учреждений, тайной полиции и системы всепроникающего доносительства; меньшее воздействие на армию через армейские должности; и конечно, касторка и причинение вреда (иногда тяжелого) здоровью вместо концлагерей, газовых камер, печей, измерения черепов, опытов над людьми и расчеловечивания человека вследствие нарушения меры всех вещей. Образ врага как важнейшей составляющей тоталитарного сознания и тоталитарной идеологии выглядит менее выпуклым, хотя и выражен в итальянской идеологии и пропаганде отчётливо – без этого невозможен тоталитарный режим.
    И, наконец, следует подробнее рассмотреть влияние italianità, итальянской карты на процессы формирования и развития итальянского фашизма. Показательно, что и Дуче итальянских фашистов нередко оперирует понятием «коллективная душа» итальянцев, демонстрируя неплохое знание наследия эпохи европейского Разума – Й. Гердера, Ш.-Л. Монтескьё.
    В суммарном анализе основы идентичности итальянцев, матрицы программы народа, его «тождественности самому себе», «народного духа-в себе-и-для себя» (по Гегелю, Гердеру, Монтескьё), его самости, итальянскости – italianità la stessa stesssima – важнейшее место занимает наследие, во-первых, античной культуры, во-вторых, городской культуры и культуры итальянской Коммуны, в-третьих, чёткой картины мира, представленной гуманистической и просветительской картиной мира.    Население Апеннинского полуострова восприняло «на уровне генетической памяти» наследие афинской философии и логики. Отметим, в особенности, идею известного философа, софиста V в. до Р.Х. Протагора из Абдер, что человек есть «мера всех вещей» и, значит, лишь сам человек, и никто другой, сам определяет для себя нормы морали, поведения, жизненные цели и ориентиры и сам берёт на себя ответственность за свой выбор, а также озвученную политическим деятелем Периклом о необходимости защиты государством внутреннего личного пространства человека, его «свободы от всяческого принуждения в частной жизни» вследствие проживания в свободном политическом пространстве – это можно было бы выразить как privacy (если бы этот термин существовал в эпоху Перикла).

      Были в целом усвоены и уроки римского права, к которому, пусть формально, апеллировал фашистский режим, и воспринято наследие культуры античного полиса.
      Необходимо обозначить и наследие полисной городской культуры Средневековья. Оно осталось в генетической памяти итальянцев и стало доминантным геном в формировании стереотипа их национальной (и политической) идентичности, наряду с исторической памятью о субкультуре античного полиса. На протяжении длительного периода Апеннины (по крайней мере, государства Северной и отчасти Центральной Италии) оставались «страной городов» – явление не столь заурядное в Европейском Средневековье. С учётом культуры крестьянского мира, доминировавшего на Апеннинах, необходимо уточнить представление о роли итальянского города именно как важнейшего канала доступа к информации, центра трудовой и деловой активности. Город процветал благодаря систематическому труду и осознанной вовлечённости горожан-граждан, научному знанию, рациональным нормам поведения, разумному коллективному управлению и толерантности – прогрессу. Как и во многих европейских языках, слово «гражданин» и «горожанин» – cittadino – совпадают в итальянском языке – представляется очевидным их тесное взаимодействие, поскольку горожанин не мог не стать гражданином в полисе.
    Сказанное позволяет говорить о преимущественно инклюзивной модели развития итальянского социума, основанной на аксиологический схеме англосаксонской политической культуры и представляющей западноевропейскую ценностную модель, инклюзивную политическую систему, инклюзивную экономику, нацеленную на развитие деловой активности и путь реформ. Возникает субкультура итальянского полиса, ставшего мостом во взаимодействии различных культур, с выборностью на конкурентной основе, реальной возможностью доступа к осуществлению власти – центром свободы, разумного, рационального управления, комфортной жизни. Города, где дух свободы, понимаемой с течением времени значительной частью общества в либеральном контексте – как продолжение ответственности, несовместимого с диктатом власти.
    В матрице italianità как основы национальной, политической, религиозной идентичности мы находим самоуважение человека, индивидуализм, уважение к его privacy и недопустимость его ущемления другим человеком или властью, на каком бы уровне она ни была представлена – вмешательство во внутреннее личное пространство - privato - вызывает отторжение. Добавим и такую черту, унаследованную от гуманистической культуры, как индивидуализм Личности, sacro egoismo – разумный эгоизм, в основании которого – принцип полезности и недопустимости нанесения себе вреда, рационализм и прагматизм. Отметим и повышенное чувство опасности и очевидно сильно развитый, выраженный инстинкт выживания и самосохранения при полном отсутствии чувства униженности, задавленности – виктимности.
    Вектором политической культуры итальянцев – сначала субкультуры элит, городской корпоративной субкультуры, а затем на уровне коллективного бессознательного, отраженного в векторе политической культуры народа, с течением времени стало рациональное, предсказуемое поведение, стремление к упорядоченности и неприятие анархии (беспорядка).
Всё это, наряду с таким паттерном гуманистической картины мира, как приоритет частной пользы (интереса, блага) по отношению к общей (пользе, интересу, благу) мы представляем сейчас в качестве итальянской Карты – карты italianità для российского эксперта с позиций социативного конструкта.
    Отметим вслед за Ханной Арендт, что тоталитаризм развивается преимущественно там, где существует значительная масса, которую нельзя, по причине их большого количества, либо её апатии и равнодушия, либо сочетания обоих факторов обьединить в политическую организацию, основанную на соотношении частного и общего блага – иными словами, когда эта масса не осознаёт ни общего, ни тем более своего частного интереса (блага), ни груза ответственности за это благо (как частное, так и общее). Масса, с политической точки зрения, – tabula rasa и лучше воспринимает уже готовые рецепты «финального решения» сразу всех проблем.
    Пассивность, даже аутизм общества как результат травмы завоевания, ига или крепостного рабства – вот питательная база тоталитаризма. Между тем, на территории Апеннинского полуострова не возникло крепостного рабства (речь скорее могла идти о разной степени зависимости от кабальных форм земельных держаний, включая меццадрию, особенно на Юге); на Севере же не получили развития и формы личной и поземельной несвободы, а если они и возникали, город блокировал их.
    В государстве, какими бы методами ни осуществлялась власть, запущены два триггера управления – сила и согласие (достижение консенсуса). Через возможные каналы доступа власть опирается на стереотипы, сцементированные в культурном ядре общества – в этом проявляется гегемония власти, о которой писал известный итальянский историософ, культуролог Антонио Грамши. Теория травмы социума открывает возможности многофакторного анализа травматического опыта, с учётом иных факторов (геополитика, природа, климат, ландшафт, границы, близость морей – тёплых!), влияющего на формирование основы идентичности народа. Эксперт Сорбонны Бруно Гроппо, профессор Йельского Университета Шошана Фелман и др. объясняют специфику политической культуры «травматическим опытом» (завоевания, бунты, диктатуры). Травмы, оставившие след в коллективном бессознательном, закрепились как доминантные гены, архетипы, гештальты, которые складываются в стереотипы (базовые представления о свободе и рабстве, насилии и толерантности и т.д.) и формируют вектор политической культуры. Эти образы, последовательно преломляясь в ощущениях, воображении, представлениях народа, постепенно стигматизируются – возникает то, что мы, ссылаясь на таких ведущих экспертов, как К. Юнг или А. Эткинд, назовём «коллективным бессознательным» (или "коллективный бессознательный опыт народа". Коллективный опыт травмы отражается на базовых коллективных представлениях о поведении (страхи, угрозы, идеалы).
    Сформированная в коллективном опыте картина мира формирует вектор политической культуры, проявляется в снижении или, напротив, в укреплении «культурного», "травматического" иммунитета» её народа. Проявление посттравматического стрессового синдрома обычно выражается народом и/или властью через стремление доказать особый путь (или через отсутствие такого стремления). Так проявляется "эффект Зейгарник" - стремление доиграть или переиграть ту или иную историческую партию.
    Без всестороннего учёта этих факторов, наряду с геополитическими, природно-климатическими особенностями, опытом Гуманизма, длительным периодом политического сепаратизма, стремления стать крупной – и признанной - европейской - державой невозможен анализ культурного ядра, матрицы программы идентичности итальянцев.
    Но именно в силу доминантных генов italianita' центральный миф фашизма о всеобъемлющей роли государства как «некого самодовлеющего, незыблемого абсолюта, наделённого тотальным и сакральным характером, притом характером неопределённо-мистическим», по отношению к которому общество, а тем более семейные связи (это для итальянца-то!), семья и тем более человеческое существо «есть понятие относительное и ему безусловно подчинённое, имеющее «зависящую от него значимость», – всё это было безусловно отвергнуто большинством итальянцев.
    Итальянский фашизм не приобрёл отточенные формы такой жёсткой модели социума, как германский национал-социализм, и стал её мягкой тоталитарной копией. Мифология, лозунги итальянских идеологов стыдливого фашизма носили претенциозный, сценически-музыкальный (как раскатистое итальянское "ррр") характер, подстраивались под гештальты italianità. А результаты осуществления культивируемых мифов оказались скромными, и даже такие эксцентричные выбросы СМИ, как личное пилотирование дуче самолета – отнюдь не fake news – не вызывали у итальянцев такого экстаза, как у жителей Германии. Политика культурной мелиорации режима, нацеленная на борьбу с главной плутократией, – Великобританией – вызывала насмешки у «детей, вскормленных римской волчицей».
    Стремление к территориальному расширению, величию и великодержавности, к имперским гамбитам – было утрачено и в целом удовлетворено с падением Римской Империи и в последовавшие за тем века. Великодержавный гамбит не срабатывал, как и мистический ура-патриотизм и имперская идея, получавшая фантомные импульсы в отдельные периоды итальянской истории. Этому способствовали такие пропитанные национализмом документы, как «Доктрина фашизма», «Хартия Труда» (1927), а в дальнейшем декларирование корпоративной системы, декларировавшая классовое умиротворение и корпоративную дисциплину; и, конечно, деятельность интеллектуалов, руководимых идеологом режима Джованни Джентиле и официальным историком-политтехнологом Джоаккино Вольпе, по созданию соответствующих зрительных образов и исторических мифов-шаблонов – исторической политики.
     После провозглашения Империи, по мнению российского исследователя Л.С Белоусова, был заблокирован «кредит доверия» итальянцев к режиму, потерян консенсус власти и народа, и в итальянском обществе обнаружились «процессы разложения стереотипов мышления и поведенческих моделей, соответствовавших «новому фашистскому типу». Эти процессы стали необратимыми после принятия режимом антисемитского законодательства (ноябрь 1938 г.) и начала эмиграции из страны учёных (Э.Ферми!), политиков, интеллектуалов.
     Империя подобна Молоху: приносит на алтарь человеческих жертвоприношений всё новые жертвы. Что несовместимо с представлениями итальянцев о ценности человеческой жизни и её приоритетом в шкале ценностей, определяемым христианской традицией, вектором политической культуры, заложенной аксиологическими параметрами Гуманизма и, что, может быть, ещё важнее – повышенным чувством опасности и самосохранения – доминантным геном italianità, отсутствием виктимности в культурных архетипах. Ведь большинство итальянцев руководствовалось, по мнению Ренцо Де Феличе, одним императивом – primum vivere! (прежде всего жить!). Для культа жертв, отдавших жизнь за идеалы фашизма, имперского Величия здесь не было места. Уцелеть – и жить более или менее достойно, а не погибнуть за фашистское отечество, союзнический долг нацистам или торжество имперской идеи, олицетворенной в государстве-власти-дуче, заплатив за это собственной жизнью.
    Изложенное позволяет сделать вывод об итальянском конформизме как следствии прагматизма, как основе консенсуса по-итальянски – предпочтительной, наиболее прагматичной с точки зрения праксиологии формы реагирования личности на прессинг жёсткой модели социума, если власть предоставляет возможности карьерного роста. В этой системе, как замечательно выразил эту мысль Альберто Моравиа, познавший режим изнутри, человек являлся «проводком в цепи высокого напряжения, и ток с гудением проскакивал через его тело, наполняя большой жизненной силой», но не был убийственным в том случае, если он следовал правилам игры, предписываемым конформизмом. Квинтэссенцией конформизма all’italiana стал и популярный в фашистской Италии кухонный анекдот, когда, во время вечерней трапезы, на вопрос одного из отпрысков Муссолини о том, что такое фашизм, дуче изрёк: «Ешь и молчи» .
    Конформизм, оставляющий возможности сохранения человеком внутреннего личного пространства и личной жизни, но не фанатизм, ксенофобия, шовинизм, расизм, антисемитизм, – стал частью знаменитого итальянского консенсуса. Но и прагматизм, и конформизм, и консенсус оказались результатом сопротивления, оказываемого итальянцами травмирующему их режиму, а также реакцией на травматический опыт, полученный итальянским народом в течение веков политического сепаратизма и потери независимости. «Стыдливость» итальянского фашизма стала следствием стереотипов, заложенных в матрице программы итальянской народности, не позволивших диктатору Муссолини создать «классическую» тоталитарную версию автократии.
    Если в «коллективном бессознательном» народа имеется травматический опыт и желание переиграть недоигранную партию в истории, у значительной части общества возникает стремление к насильственному разрушению спонтанного порядка как версии социального контракта – т.е. консенсуса. Тогда, по утверждению Грамши, может начаться «молекулярная» интервенция – агрессия в культурное ядро с его последующей эрозией. И, как замечательно озвучил эту мысль Уильям Шекспир устами Глостера в «Короле Лире», "в смутные года идёт всегда слепец за сумасшедшим". Именно это и случилось, когда 30 октября 1922 года итальянские фашисты-квадрумвиры, возглавлявшие стройные ряды чернорубашечников, разыграли известный исторический сценарий и вошли в Рим под лозунгами «Рим или смерть!». «Стыдливый фашизм» стал для итальянцев «колеёй», path dependence, неблаготворной «обратной связью» и возвращением в «порочный круг» – следствием коллективной памяти народа об исторической травме, связанной со стереотипами политической культуры.
    Сегодня, когда новые представители правого популизма, набирающие очки популярности в результате наступления нового, популистского, политического цикла, приобрели значительную популярность в Италии, а в июне 2018 г. вошли даже в состав нового кабинета, возглавив ключевые министерства, хочется верить, что итальянский народ не окажется снова в колее, не наступит на те же грабли.

Копирайт С. Князева: нарушение авторских прав карается законом о праве копирайта

© RESEARCHER SK Светлана Князева

Адрес на странице сайта: ©

https://lana-allina.com/articles/autocracy-new-populism-xxth-centure-chiefdom#/editor/articles/item/479471?itemPage=1

Феномен революции: соотношение конструктивного и деструктивного.

        Революция - явление, привлекающее внимание исследователя с историко-философской, политологической, социологической, психологической точек зрения, - вот уже в течение более чем  двух столетий продолжает оставаться предметом пристального интереса ученых всего мира, особенно в тех странах, где революция собрала обильный урожай жертв. В этих странах данная проблема  - всегда «ядерная» и взрывоопасная. Историографические традиции, возникшие в результате исследования указанной проблемы, представляют особый интерес, однако самое большое внимание уделяется при этом анализу конкретных событий эпохи «Великих революций»,  причинно-следственных связей или компаративному анализу революций и их итогов в разных странах. Между тем  в силу вполне объяснимых причин, вопрос о соотношении конструктивного и особенно деструктивного начал в отечественной историографии практически не поднимался и поэтому представляется, безусловно, актуальным, хотя обширность историографии отнюдь не способствует принятию в той или иной степени однозначных решений при оценке даже  конкретных событий и явлений.

            Изучение  тоталитарного сознания в социумах, испытывающих устойчивую заинтересованность в авторитарных и тоталитарных режимах, всегда вызывала живой интерес не только историков, политологов, но и политиков, и служителей Церкви. Так, папа Иоанн Павел II, будучи неутомимым борцом против холодной войны, ставшей порождением революций и тоталитарных режимов как их порождения, неоднократно выражал  негативное отношение к тоталитаризму и к кровопролитным революциям и войнам, которыми они всегда сопровождались.

              Следует принять во внимание абсолютное неприятие и ушедшим от нас папой-миротворцем, четко продолжавшим курс папы-новатора Иоанна ХХIII, (равно как и их последователя - нынешнего понтифика Бенедикта XVI) любых форм ксенофобии, шовинизма, национальной дискриминации, антисемитизма. Вероятно, именно поэтому Иоанн-Павел II был убежден, что национал-социализм стал «абсолютным злом», порожденным ХХ в., тогда как коммунистические режимы - «злом относительным».

      Впрочем, папа Бенедикт ХVI занял гораздо более жесткую позицию и по отношению к коммунизму ХХв. как проявлению «антигуманной» марксистской доктрины, получившей развитие в теории и практике российского большевизма, о чем он недвусмысленно высказался в своей энциклике «О надежде» (“Spe salvi” (ноябрь 2007г.)   По мнению папы, некоторые идеи Просвещения и особенно марксизм (приведшие соответственно к двум революциям – Французской и русской) привели к своеобразному извращению понятия Разума, который  превратили в абсолют, не считаясь со слабостью человеческой природы, что впоследствии привело к беспрецедентным разрушительным последствиям». Люди сделали из науки – полезного, но ограниченного средства познания – кумира, который для некоторых заменил собой Бога.

  (Сн.  http://www.tg1.rai.it/2007/12/02;

 http://www.rainews24/2007/12/02; см. также L'Osservatore romano, 2007, 30 novembre; La Repubblica, 2007, 2 dicembre;) На встрече со студентами и профессорско-преподавательским составом старейшего римского университета «Сапиенца» (17 января 2008г.) глава католической церкви в недвусмысленной форме высказался относительно деструктивных последствий  революций и войн, которые они породили в ХХв. (  http://www.aprileonline.info/5931/le-parole-di-ratzingerll Messaggero, 2008, 18 gennaio)

       Определиться в  терминах, особенно в отношении такого явления, как революция, представляется для нас принципиально важным,  поскольку от неопределенности терминов  в процессе исследования и дискуссии возникает  множество лишних проблем.  В нашем понимании революция  -  это далеко не только (а может быть, и не столько) процесс насильственной и кровавой брутальной смены власти, (бунты, мятежи, перевороты), поскольку зачастую все эти эксцессы являютс лишь ее внешними проявлениями. Скорее всего, речь идет о качественном, радикальном изменении,сдвигевласти, об отстранении от власти правящей элиты, о переходе власти непосредственно к политическому лидеру или группе или об образовании большинства поддержки.

           Данная  оговорка тем более важна, что в качестве объекта исследования мы считаем наиболее показательным провести компаративный анализ Войны за независимость в Северной Америке и Эпохи Великого Страха во Франции под углом зрения заявленной проблемы. В самом деле, здесь мы отчетливо видим не только два различных пути к жесткому конфликту интересов, коим является революция, но и две различные традиции, которые приводят к нему, а также следуют за ним. В первом случае, в колониальной Америке и особенно той ее части, которая получила название Новой Англии, в XVIIIв. речь идет о реализации идей консервативных  и радикальных пуритан, в первую очередь, доктрин Дж. Уинтропа, Дж. Коттона, Н. Уорда и Р. Уильямса о Ковенанте, о Граде Божием На Холме и Беспредельных границах возможностей. Во многом поэтому становление новой политической культуры происходило в Америке второй половины XVIII в. (и, кстати сказать, в Англии эпохи Великого Мятежа) на основе именно этих религиозно- -политических доктрин и практически всецело нарелигиозномфундаменте. Во втором случае мы сталкиваемся с проблемой осуществления идей французских Философов ХVIIIв, даже в том случае, когда речь шла о реализации на практике либеральной программы Ш. Л. Монтескье. Осуществление радикальных преобразований одновременно способствовало и становлению новой политико-правовой культуры, мучительно рождавшейся во Франции эпохи Революции. Во Франции конца XVIIIв., а в дальнейшем в Итальянских государствах и Германских землях эпохи синхронных революций середины XIX ст., не говоря об Октябрьском перевороте, фашистской революции в Италии и национал-социалистической революции в Германии - во всех перечисленных случаях базой, на которой осуществлялись радикальные изменения в обществе, стала целиком областьсветскойполитической культуры, поскольку  французские просветители, так же, как и творцы итальянского и германского Объединения, а тем более демиурги ХХ столетия отчасти или практически всецело отрицали религиозную основу новой политической культуры.

                   Именно это обстоятельство существенно, если не решающим образом, повлияло, на наш взгляд, на осуществление преобразований в ходе революций. Приверженность консервативных или радикальных пуритан религиозно-политическим  доктринам, а еще в большей степени высокая религиозность и, как следствие, глубокие моральные устои и нравственность большей части американского общества, основой которых стало уважительное отношение большинства общества к Человеку, служила гарантией, своего рода "инъекцией" против брутальных прорывов и "перегибов", к которым имели особую склонность маргинальные слои общества, удельный вес которых в США (и в Англии) был к тому же невелик в силу раннего формирования среднего класса, далеко зашедшего уже к моменту Войны за Независимость...

Далее читайте на с. научные статьи:

Мой сайт - стр.:

http://reseacher777.nethouse.ru/my_science